Неточные совпадения
Коляска остановилась
перед деревянным же одноэтажным домом темно-серого
цвета, с белыми барельефчиками над окнами, с высокою деревянною решеткою
перед самыми окнами и узеньким палисадником, за решеткою которого находившиеся тоненькие деревца побелели от никогда не сходившей с них городской пыли.
Потом надел
перед зеркалом манишку, выщипнул вылезшие из носу два волоска и непосредственно за тем очутился во фраке брусничного
цвета с искрой.
Ужин был очень весел, все лица, мелькавшие
перед тройными подсвечниками,
цветами, конфектами и бутылками, были озарены самым непринужденным довольством.
В окнах мелькали горшки с
цветами, попугай, качавшийся в клетке, уцепясь носом за кольцо, и две собачонки, спавшие
перед солнцем.
Человек пять солдат,
передав винтовки товарищам, тоже ломали и дробили отжившие вещи, — остальные солдаты подвигались все ближе к огню; в воздухе, окрашенном в два
цвета, дымно-синеватый и багряный, штыки блестели, точно удлиненные огни свеч, и так же струились вверх.
Марина встретила его, как всегда, спокойно и доброжелательно. Она что-то писала, сидя за столом,
перед нею стоял стеклянный кувшин с жидкостью мутно-желтого
цвета и со льдом. В простом платье, белом, из батиста, она казалась не такой рослой и пышной.
Перед нею — лампа под белым абажуром, две стеариновые свечи, толстая книга в желтом переплете; лицо Лидии — зеленоватое, на нем отражается
цвет клеенки; в стеклах очков дрожат огни свеч; Лидия кажется выдуманной на страх людям.
Нет ее горячего дыхания, нет светлых лучей и голубой ночи; через годы все казалось играми детства
перед той далекой любовью, которую восприняла на себя глубокая и грозная жизнь. Там не слыхать поцелуев и смеха, ни трепетно-задумчивых бесед в боскете, среди
цветов, на празднике природы и жизни… Все «поблекло и отошло».
Перед ним стояли Вера и Полина Карповна, последняя в палевом, газовом платье, точно в тумане, с полуоткрытою грудью, с короткими рукавами, вся в
цветах, в лентах, в кудрях. Она походила на тех беленьких, мелких пудельков, которых стригут, завивают и убирают в ленточки, ошейники и бантики их нежные хозяйки или собачьи фокусники.
На крыльце, вроде веранды, уставленной большими кадками с лимонными, померанцевыми деревьями, кактусами, алоэ и разными
цветами, отгороженной от двора большой решеткой и обращенной к цветнику и саду, стояла девушка лет двадцати и с двух тарелок, которые держала
перед ней девочка лет двенадцати, босая, в выбойчатом платье, брала горстями пшено и бросала птицам. У ног ее толпились куры, индейки, утки, голуби, наконец воробьи и галки.
Он видел только ее римский чистый профиль, когда она стояла или сидела
перед ним, чувствовал веющий от нее на него жар и запах каких-то
цветов да часто потрогивал себя за пришитую ею пуговицу.
Если в доме есть девицы, то принесет фунт конфект, букет
цветов и старается подладить тон разговора под их лета, занятия, склонности, сохраняя утонченнейшую учтивость, смешанную с неизменною почтительностью рыцарей старого времени, не позволяя себе нескромной мысли, не только намека в речи, не являясь
перед ними иначе, как во фраке.
Цветы завяли, садовник выбросил их, и
перед домом, вместо цветника, лежали черные круги взрытой земли с каймой бледного дерна да полосы пустых гряд. Несколько деревьев завернуты были в рогожу. Роща обнажалась все больше и больше от листьев. Сама Волга почернела, готовясь замерзнуть.
Он это видел, гордился своим успехом в ее любви, и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды, и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые
цвета,
перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы — свежих источников.
Татьяна Марковна любила видеть открытое место
перед глазами, чтоб не походило на трущобу, чтоб было солнышко да пахло
цветами.
Вы были в это утро в темно-синем бархатном пиджаке, в шейном шарфе,
цвета сольферино, по великолепной рубашке с алансонскими кружевами, стояли
перед зеркалом с тетрадью в руке и выработывали, декламируя, последний монолог Чацкого и особенно последний крик...
Говорят, жители не показывались нам более потому, что
перед нашим приездом умерла вдовствующая королева, мать регента, управляющего островами вместо малолетнего короля. По этому случаю наложен траур на пятьдесят дней. Мы видели многих в белых травяных халатах. Известно, что белый
цвет — траурный на Востоке.
Потом стал расставлять
перед каждым маленькие тарелки, маленькие ножи, маленькие вилки и с таким же проворством начал носить десерт: прекрупный янтарного
цвета виноград и к нему большую хрустальную чашку с водой, груши, гранаты, фиги и арбузы.
Полинявшие дорогие ковры на полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах,
цветы на окнах и лампадки
перед образами старинного письма — все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких комнатах.
Внутренность рощи, влажной от дождя, беспрестанно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце, или закрывалось облаком; она то озарялась вся, словно вдруг в ней все улыбнулось: тонкие стволы не слишком частых берез внезапно принимали нежный отблеск белого шелка, лежавшие на земле мелкие листья вдруг пестрели и загорались червонным золотом, а красивые стебли высоких кудрявых папоротников, уже окрашенных в свой осенний
цвет, подобный
цвету переспелого винограда, так и сквозили, бесконечно путаясь и пересекаясь
перед глазами; то вдруг опять все кругом слегка синело: яркие краски мгновенно гасли, березы стояли все белые, без блеску, белые, как только что выпавший снег, до которого еще не коснулся холодно играющий луч зимнего солнца; и украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь.
Не плачу я, что цветики увяли,
Такой
цветок цветет перед очами,
Что я смотрю, смотрю, да и не верю, —
Во сне иль въявь
цветок передо мной?
Этот человек в
цвете лет, он, которого улыбка, взгляд у меня
перед глазами, — его будто нет?..» Меня клонил тяжелый сон, и мне было страшно холодно.
Дача, занимаемая В., была превосходна. Кабинет, в котором я дожидался, был обширен, высок и au rez-de-chaussee, [в нижнем этаже (фр.).] огромная дверь вела на террасу и в сад. День был жаркий, из сада пахло деревьями и
цветами, дети играли
перед домом, звонко смеясь. Богатство, довольство, простор, солнце и тень,
цветы и зелень… а в тюрьме-то узко, душно, темно. Не знаю, долго ли я сидел, погруженный в горькие мысли, как вдруг камердинер с каким-то странным одушевлением позвал меня с террасы.
Он в щегольском коричневом фраке с светлыми пуговицами; на руках безукоризненно чистые перчатки beurre frais. [
цвета свежего масла (фр.).] Подает сестре руку — в то время это считалось недозволенною фамильярностью — и расшаркивается
перед матушкой. Последняя тупо смотрит в пространство, точно
перед нею проходит сонное видение.
Все покрылось
перед ним красным
цветом.
Тетка покойного деда рассказывала, — а женщине, сами знаете, легче поцеловаться с чертом, не во гнев будь сказано, нежели назвать кого красавицею, — что полненькие щеки козачки были свежи и ярки, как мак самого тонкого розового
цвета, когда, умывшись божьею росою, горит он, распрямляет листики и охорашивается
перед только что поднявшимся солнышком; что брови словно черные шнурочки, какие покупают теперь для крестов и дукатов девушки наши у проходящих по селам с коробками москалей, ровно нагнувшись, как будто гляделись в ясные очи; что ротик, на который глядя облизывалась тогдашняя молодежь, кажись, на то и создан был, чтобы выводить соловьиные песни; что волосы ее, черные, как крылья ворона, и мягкие, как молодой лен (тогда еще девушки наши не заплетали их в дрибушки, перевивая красивыми, ярких
цветов синдячками), падали курчавыми кудрями на шитый золотом кунтуш.
Петро хотел было спросить… глядь — и нет уже его. Подошел к трем пригоркам; где же
цветы? Ничего не видать. Дикий бурьян чернел кругом и глушил все своею густотою. Но вот блеснула на небе зарница, и
перед ним показалась целая гряда
цветов, все чудных, все невиданных; тут же и простые листья папоротника. Поусомнился Петро и в раздумье стал
перед ними, подпершись обеими руками в боки.
— Видишь ли ты, стоят
перед тобою три пригорка? Много будет на них
цветов разных; но сохрани тебя нездешняя сила вырвать хоть один. Только же зацветет папоротник, хватай его и не оглядывайся, что бы тебе позади ни чудилось.
Глядь, краснеет маленькая цветочная почка и, как будто живая, движется. В самом деле, чудно! Движется и становится все больше, больше и краснеет, как горячий уголь. Вспыхнула звездочка, что-то тихо затрещало, и
цветок развернулся
перед его очами, словно пламя, осветив и другие около себя.
Могила отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись
передавала кратчайшее содержание жизни: родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень не было денег у осиротевшей семьи. Пока мы были в городе, мать и сестра каждую весну приносили на могилу венки из
цветов. Потом нас всех разнесло по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее не осталось следа…
Иногда студент шагал вокруг клумбы
перед домом и, держа в руках свежесорванный
цветок, объяснял его устройство с важным спокойствием молодого профессора.
Он безобидно и подробно рассказывал, как барыня, в кисейном белом платье и воздушном платочке небесного
цвета, сидела на крылечке с колонками, в красном креслице, а Христофор стегал
перед нею баб и мужиков.
Действительно, она отлично довольствовалась своим собственным обществом, гуляя, собирая
цветы, беседуя со своею куклой, и все это с видом такой солидности, что по временам казалось, будто
перед вами не ребенок, а крохотная взрослая женщина.
В шестьдесят лет бела как снег и красна как маков
цвет, губки всегда сжимает кольцом; ренского выпьет
перед обедом полчарочки при гостях да в чулане стаканчик водки.
У Лизы была особая, небольшая комнатка во втором этаже дома ее матери, чистая, светлая, с белой кроваткой, с горшками
цветов по углам и
перед окнами, с маленьким письменным столиком, горкою книг и распятием на стене.
И старший рабочий, с рыжей бородой, свалявшейся набок, и с голубыми строгими глазами; и огромный парень, у которого левый глаз затек и от лба до скулы и от носа до виска расплывалось пятно черно-сизого
цвета; и мальчишка с наивным, деревенским лицом, с разинутым ртом, как у птенца, безвольным, мокрым; и старик, который, припоздавши, бежал за артелью смешной козлиной рысью; и их одежды, запачканные известкой, их фартуки и их зубила — все это мелькнуло
перед ним неодушевленной вереницей — цветной, пестрой, но мертвой лентой кинематографа.
Все деревья, кусты и
цветы перед ней преклонилися, а спелые плоды, груши, персики и наливные яблочки сами в рот лезли.
Захотелось ей осмотреть весь дворец, и пошла она осматривать все его палаты высокие, и ходила она немало времени, на все диковинки любуючись; одна палата была краше другой, и все краше того, как рассказывал честной купец, государь ее батюшка родимый; взяла она из кувшина золоченого любимый цветочик аленькой, сошла она в зеленые сады, и запели ей птицы свои песни райские, а деревья, кусты и
цветы замахали своими верхушками и ровно
перед ней преклонилися; выше забили фонтаны воды и громче зашумели ключи родниковые; и нашла она то место высокое, пригорок муравчатый, на котором сорвал честной купец цветочик аленькой, краше которого нет на белом свете.
Тот, оставшись один, вошел в следующую комнату и почему-то опять поприфрантился
перед зеркалом. Затем, услышав шелест женского шелкового платья, он обернулся: вошла, сопровождаемая Анной Гавриловной, белокурая, чрезвычайно миловидная девушка, лет восемнадцати, с нежным
цветом лица, с темно-голубыми глазами, которые она постоянно держала несколько прищуренными.
Они сели оба. У Вихрова смутно мерцали
перед глазами: какая-то серенькая комната, дама на картине, нюхающая
цветок, огромное яйцо, привязанное на ленте под лампадой… Прежняя женщина в это время принесла две свечи и поставила их на столик; вскоре за ней вошла еще другая женщина, как видно, несколько поопрятнее одетая; она вошла и села невдалеке от Павла. Он осмотрел ее тусклыми глазами… Она ему никакой не показалась.
Катишь почти знала, что она не хороша собой, но она полагала, что у нее бюст был очень хорош, и потому она любила на себя смотреть во весь рост…
перед этим трюмо теперь она сняла с себя все платье и, оставшись в одном только белье и корсете, стала примеривать себе на голову
цветы, и при этом так и этак поводила головой, делала глазки, улыбалась, зачем-то поднимала руками грудь свою вверх; затем вдруг вытянулась, как солдат, и, ударив себя по лядвее рукою, начала маршировать
перед зеркалом и даже приговаривала при этом: «Раз, два, раз, два!» Вообще в ней были некоторые солдатские наклонности.
Затем отпер их и отворил
перед Вихровыми дверь. Холодная, неприятная сырость пахнула на них. Стены в комнатах были какого-то дикого и мрачного
цвета; пол грязный и покоробившийся; но больше всего Павла удивили подоконники: они такие были широкие, что он на них мог почти улечься поперек; он никогда еще во всю жизнь свою не бывал ни в одном каменном доме.
Нелли в этот вечер была как-то особенно грустна и даже чем-то озабочена. Как будто она видела дурной сон и задумалась о нем. Но подарку Маслобоева она очень обрадовалась и с наслаждением поглядывала на
цветы, которые поставили
перед ней в стакане.
Весьма натурально, что, будучи от природы нетерпелива и не видя конца речи, Марья Петровна выходила наконец из себя и готова была выкусить язык этому"подлецу Сеньке", который прехладнокровно сидел
перед нею и размазывал
цветы своего красноречия.
Луша покраснела от удовольствия; у нее, кроме бус из дутого стекла, ничего не было, а тут были настоящие кораллы. Это движение не ускользнуло от зоркого взгляда Раисы Павловны, и она поспешила им воспользоваться. На сцену появились браслеты, серьги, броши, колье. Все это примеривалось
перед зеркалом и ценилось по достоинству. Девушке особенно понравилась брошь из восточного изумруда густого кровяного
цвета; дорогой камень блестел, как сгусток свежезапекшейся крови.
Наверху,
перед Ним — разгоревшиеся лица десяти женских нумеров, полуоткрытые от волнения губы, колеблемые ветром
цветы. [Конечно, из Ботанического Музея. Я лично не вижу в
цветах ничего красивого — как и во всем, что принадлежит к дикому миру, давно изгнанному зa Зеленую Стену. Красиво только разумное и полезное: машины, сапоги, формулы, пища и проч.]
О, да, я помнил ее!.. Когда она, вся покрытая
цветами, молодая и прекрасная, лежала с печатью смерти на бледном лице, я, как зверек, забился в угол и смотрел на нее горящими глазами,
перед которыми впервые открылся весь ужас загадки о жизни и смерти. А потом, когда ее унесли в толпе незнакомых людей, не мои ли рыдания звучали сдавленным стоном в сумраке первой ночи моего сиротства?
Мебель уставлена симметрически; посредине диван,
перед ним стол и по бокам кресла; диван и кресла крыты ярко-голубым штофом, но спинки у них обтянуты коленкором под
цвет.
Чем дальше они шли, тем больше открывалось: то пестрела китайская беседка, к которой через канаву перекинут был, как игрушка, деревянный мостик; то что-то вроде грота, а вот, куда-то далеко, отводил темный коридор из акаций, и при входе в него сидел на пьедестале грозящий пальчиком амур, как бы предостерегающий: «Не ходи туда, смертный, — погибнешь!» Но что представила площадка
перед домом — и вообразить трудно: как бы простирая к нему свои длинные листья, стояли тут какие-то тополевидные растения в огромных кадках; по кулаку человеческому
цвели в средней куртине розаны, как бы венцом окруженные всевозможных
цветов георгинами.
Князь очень хорошо понимал, что Медиокритский говорит почти правду. Надежда остаться только в подозрении мелькнула
перед ним во всей прелести своими радужными
цветами.